не вернуться ли мне к старцу? Уж не царская ли печать вернет мне покой?» – «Скопи не тело, а сердце. В нем седалище греха, – отвечает Катерина Филипповна. – Сердце обуздай!»[170] – «Катя, Катя, ты мой грех и погибель, и спасение и смерть». Поручик Милорадович опускается к ее ногам, и Катя чувствует, как о трепетные ее колени бьется тяжелое мужское сердце, бьется с ней, для нее, ею, и жалость (святая ли жалость, Катя?) теплой кровью разливается по ее ногам, животу, как огромный теплый шар катится по всему телу, поднимается к груди и плечам, но не душит ее, – а освобождает, расширяет, разрешает, и дышит она легко, как на очень высоких горах (помнит она, как в детстве мать ее, баронесса Буксгевден, возила ее в Саксонские Альпы). Она обеими руками поднимает лицо Милорадовича. Оно красно и залито слезами. И эти слезы, эта бедная любовь – предел, вершина всякой радости, больше ей ничего не надо. «Χορεᾐα ἀγγελική»[171] (Черным ужасом встает перед ней муж, брат, плотская любовь, шутовское унижение телесного соития.) Нежной, нежной рукой гладит она по голове Милорадовича и шепчет: «Успокойся, милый, успокойся. Люби бедного Иисуса, люби его сердце, люби меня. Все пройдет. Успокой своё сердечко». А он в ответ только вздыхает, как наплакавшийся мальчик, потом вздохи становятся все реже и реже, и он засыпает, положив голову к ней на колени. Во сне лицо его с чуть припухшими губами и длинными мокрыми ресницами – счастливое и спокойное.
Через два дня пишет Семеновского полка поручику Алексею Григорьевичу Милорадовичу Екатерина Филипповна Татаринова записку: [ «Когда ты был у меня, душенька, то я была в ту ночь вся у престола и просила для тебя сил. Очень была наказана, что поддалась несколько, и то только на одну минуту, на твое худое желание. Нет, мой друг, не так побеждают врага на сем пути, что природные люди удовлетворяют себя и тем облегчаются. Нас Дух Святой и сила его только может облегчить. Я уверена, что тебе враг сие внушил и укрепляет тебя в намерении твоем, внушая тебе мысли о возможности сие сотворить. Молитвою и смирением истребляй сего врага, ибо он нас всегда искушает тем, чем мы ему в мире служили».]
VIII
Предписание Первоприсутствующего в Святейшем Синоде Михаила, Митрополита Новгородского и Петербургского, Архимандриту Суздальского Спасо-Ефимовского Монастыря Парфению, июля 1820 г. Секретно.
По высочайшему повелению препровождается на жительство в монастырь, управлению Вашему вверенный под присмотр старик Начальник Скопцов, именующий себя и от единомышленников своих называемый «Искупителем и Спасителем». По высочайшему же повелению сообщается в наставление Ваше следующее: 1) Принять его в монастырь, имея такой присмотр, какой предписан будет от Правительства. 2) Приставить к присмотру и для услуг ему людей немолодых, в христианских правилах опытных и почтенных, дабы не могли они быть совращены от него в пагубное скопчество. 3) Посторонних к нему не допущать, дабы не было у него тайного сношения с единомышленниками и не принимать и не доставлять ему писем и присылок под видом милостыни и приношений. 4) Вам по настоятельской должности и по обязанности духовного учения надобно часто посещать его и беседовать с ним об истинных средствах к спасению. 5) Для сего же назначить ему из братии духовника, который бы также по времени посещал его, располагая к чтению слова Божия и к Молитве. 6) При употреблении таковых, к обращению из настоящего заблуждения, средств, примечать как за наружным поведением его, так и за внутренним расположением, испытывая совесть его и мысли его, доводя до сведения г. Министра Народного Просвещения и Духовных Дел кн. Голицына по третям года[172].
IX
Катерина Филипповна лежит на жестком диване в своей спальне, в полном изнеможении. Даже подушку не подложила под голову – сил нет протянуть руку за нею. Только что ушел последний посетитель. Сколько их за день перебывало! Утром, еще не успела Катерина Филипповна чаю напиться, приехала тайная советница Еропкина с больным глазом; потом Лохвицкий[173] привез стихи «Песнь о Филадельфии Богородичной» и все выспрашивал о пророческом даре, будто это орден какой или чин, которого добиться усердием или происками можно. Потом штаб-лекарь Коссович[174] принес письмецо от командира лейб-гвардии Егерского полка Евгения Александровича Головина[175] с просьбой молиться о нем, а он и пост соблюдает приказанный, и до 780 поклонов в день дошел, и дозу слабительного и рвотного по совету Катерины Филипповны удвоил, и стало ему легче – опухоль спала. После Коссовича явился Дубовицкий[176], только что приехавший из своего Рязанского имения – он то кланялся в ноги, то вскакивал: «Волхвы все и масоны! Дух Божий только простолюдинам открывается!» – и обещал Ермила, своего крепостного человека, привести на собрание. Среди дня посетил Екатерину Филипповну Родион Александрович Кошелев и передал ей поклон от государя: «Госпожой Татариновой, – сказал вчера в дружеской беседе Родиону Александровичу государь, – надеюсь я истребить скопцов и масонов». А на днях написал (Родион Александрович и записочку привез): «Tout ce que Vous me disiez sur le palais Michel m’a été allé droit au coeur! Pour cette veuve-là, je sens un véritable embrasement et je le sens pendant mes prières auxquelles Vous et <пропуск в тексте. – A. Э.> votre troisième sont constamment associés»[177].
Впрочем, жаловался Родион Александрович, что государь почему-то стал чаще графа Аракчеева[178] к столу приглашать, чем его, своего любимого наперсника и водителя своей души – в гоф-фурьерском журнале все Аракчеев да Аракчеев стоит. Во время беседы постучались в дверь и вошла Леночка Щеглова, купеческая дочка, вся обвешанная образками и четками. На пухлом розовом лице с вздернутым носиком постное выражение, любопытные молодые глаза опущены, а звонкий голос (ей «В саду ли в огороде» таким голосом распевать) таинственно приглушен. Шепотом спрашивает она Катерину Филипповну, в монастырь ли ей идти (тетка у нее игуменья на Урале), или замуж выйти за ненаглядного Ваню, или, может быть, заделаться пророчицей, как Катерина Филипповна, и собственное братство учредить? После Леночки приехал совсем юный поручик князь Елпидифор Енгалычев[179], влюбленный в танцорку Тюнтину из Большого Каменного Театра. Она отвергла его букеты и любовь ради купца Селадовникова, и он пришел спрашивать Катерину Филипповну, что ему делать. Последней уже в сумерках приползла старуха-чиновница из Гавани (ей все наводнения мерещатся, и старик ее покойный в мундире и при шпаге прямо из воды
